Versão em português 中文版本 日本語版
Polish version La version française Versione italiana
Русская версия English version Deutsch Version

Потерянное двадцатилетие 

Кобрин → Выдающиеся личности → Алексей Михайлович Мартынов

В ноябре 1918 г. вильгельмовская Германия потерпела крах, и ее армии на западе сложили оружие. Благодаря этому прекратилось трехлетие оккупационного режима Кобринщины. Все эти годы немецкая солдатня занималась планомерным грабежом захваченной территории, отправляя в недалекую Восточную Пруссию бесконечные эшелоны со всем, что поддавалось вывозу, начиная с продуктов питания, лесоматериалов и кончая обгоревшим кирпичом с разобранных домов. Эвакуация надменных завоевателей была столь поспешной, что походила на паническое бегство. Образовавшееся после ухода немцев междувластие использовалось петлюровцами, которые в ту пору оказались единственно мало-мальски организованной силой в наших местах. Впрочем, уже во второй половине 1919г. петлюровцы были вытеснены польскими воинскими формированиями Пилсудского.

Здесь уместно припомнить, что в августе 1915г. при приближении фронта подавляющее большинство кобринчан было эвакуировано вглубь страны, на долгий ряд лет оказавшись на положении бездомных «беженцев». На насиженных местах остались только жители более отдаленных от линии фронта деревень, горожане-евреи, которых не коснулась горькая судьба изгнания.

Первые робкие группы беженцев, сильнее иных заболевшие ностальгией, уже в 1918-19гг. делали попытки возвратиться в родные края. Упорно преодолевая неимоверные преграды, связанные с риском для жизни, что не вызывало удивления, когда вокруг бушевали срасти гражданской войны, вконец ошеломленные происходящим люди отправлялись из более близких мест на лошадях вывезенных еще с родины. Занесенные же в более отдаленные губернии эвакуировались позже, когда начала работу организация Пленбеж.

При его содействии в битком набитых товарных вагонах в восточном направлении двигались эшелоны с освобожденными военнопленными, а в западном – с беженцами. Эта организованная переброска многомиллионных людских масс растянулась на ряд лет и завершилась лишь в 1923г.

Первой встречей с новым порядком и подлинным чистилищем для репатриантов, направлявшихся в западную Белоруссию, служил огромный лагерь на окраине Барановичей. Для этой цели польской администрацией были использованы многочисленные бараки бывшего лагеря для военнопленных. Здесь прибывшие подвергались санитарному карантину, сопровождаемому тщательным допросом наиболее подозрительных лиц. Вооруженные охранники при любом случае давали почувствовать «чубарикам», что «тут не Большевия, а паньство Польске», в котором господствует твердая дисциплина и порядок. Внушались эти истины оробевшим людям, не знавшим польского языка, не только грозными окриками, но и при содействии более доходчивого аргумента – резиновой дубинки.

Лишь после трехнедельного пребывания в неимоверных скученных бараках экс-беженцы могли отправляться на места постоянного пребывания. Там полностью растерявшиеся люди вместо привычных уездов и губерний заставали чуждо звучащие «поветы» ранее никогда небывалых воеводств – Полесского, Новогрудского, Белостокского, Виленского…

А столь заманчивые по воспоминаниям родные места сплошь да рядом встречали вернувшихся хозяев следами сгоревших хат, заросших бурьяном, да порослями молодых березок и ольшаника на заброшенных полосках ранее пахотных полей. Приходилось селиться в наскоро вырытых землянках, влачить годы в невообразимо примитивных условиях, чтобы с огромным напряжением всех сил восстанавливать с нуля хозяйство, попутно свыкаясь с чуждыми порядками. Этот неимоверно тяжелый период для многих семейств занял целое десятилетие. Западно-белорусские и западно-украинские земли, волею исторических судеб оказавшиеся в границах буржуазно-капиталистической Польши, получили официальное название «Кресы всходне» - Восточные окраины. С самого начала власти предержащие разделили Речь Посполитую на Польшу-А и Польшу-Б. Причем Кресы полностью вошли в состав Польши-Б, которой предназначалось служить аграрно-сырьевым поставщиком индустриально-промышленной Польше-А. Исходя из таких предпосылок, при составлении любых планов развития и распределения государственных средств максимум внимания и привилегий неизменно уделялся букве «А» в ущерб буквы «Б». Мало того, на «Кресах» вообще воспрещалось строительство крупных промышленных предприятий.

Вполне естественно при таком положении вещей, что рассматриваемые два десятилетия истории Кобрина без малейшего преувеличения следует определить предельно лаконично: всеобъемлющий застой. Причем этот процесс касался решительно всех аспектов народной жизни, начиная с поразительной устойчивости городского населения, численность которого колебалась в пределах одиннадцати тысяч. И это в то время, когда из перенаселенных центральных и западных воеводств на Кобринщину ежегодно переселялась добрая сотня польских семейств. Благодаря этому неуклонно возрастало количество польского населения, которое по статистике 19 ст. не составляло в Кобринском уезде и одного процента, тогда как в конце 30-х гг. достигло 5-7%. Впрочем, официальные данные крайне разноречивы и вряд ли правдоподобны.

Одновременно местные коренные жители, угнетаемые хронической безработицей и полнейшей бесперспективностью, непрерывно массово выезжали куда только удавалось. Первоначально волна эмиграции направлялась в США и Канаду. Когда же границы этих стран были наглухо закрыты, поток эмигрантов переключился на более доступные страны Южной Америки – Аргентину, Парагвай, Уругвай, Бразилию.

Дальнейший пространственный рост города также почти полностью прекратился. Достаточно сказать, что лишь на северной окраине пригородного имения Губерния (ныне парк им. Суворова), принадлежавшей польскому помещику, возникли и стали крайне вяло застраиваться две новые улицы – Клопоцин (Пионерская) и Квятова (Жданова). Здесь селились преимущественно чиновники с приличными окладами. Ведь за один квадратный метр земли Зелинский получал один злот. Для сопоставления укажем, что средний заработок поденщика не превышал 1,5 – 2 зл., а корова стоила 80 – 100 зл.

Что же касается сооруженных за двадцатилетие зданий общественного пользования в Кобрине, то их, буквально, можно перечислить на пальцах одной руки. Индивидуальное строительство также велось в крайне незначительных масштабах. В 20-е годы в городе появилась маломощная (180 кВт) электростанция. Впрочем, беднейшая часть населения вследствие дороговизны электроэнергии по-прежнему довольствовалась более доступным керосином для освещения. В конце ул. Пролетарской был построен лесозавод Гурвича с 50 рабочими. Вплоть до 1939 г. этот завод оставался самым значительным промышленным предприятием города.

По официальным данным Кобринского сеймика (земство), приведенным в книге Юзефа Якубовского «Общественно-культурное состояние деревень Кобринского повета», основным занятием 85% населения являлось сельское хозяйство. Общее количество хозяйств составляло 11294, в том числе помещичьих (свыше 100 га земли) 153. В уезде, помимо города, насчитывалось 19500 домов, тогда как среднее количество жителей одного населенного пункта не превышало 125 человек. 51% земледельцев владели менее 5 га, в которые входили сенокосные угодья и болото. Эти и без того маломощные хозяйства в дальнейшем продолжали непрерывно дробиться вследствие семейных разделов. Отрицательно влияла чересполосица. В судах не прекращался поток разоряющих стороны процессов «из-за межи».

Несомненный интерес представляют данные об урожайности главных сельхозкультур с 1 га в 1932г. Рожь – 7, пшеница – 6, ячмень и овес – 8, картофель – 74 центнера. Химические удобрения почти не применялись вследствие высокой стоимости. Да и органических удобрений было недостаточно, если учесть, что на 100 га пахотных угодий приходилось домашних животных (для сопоставления приводятся две цифры, первая – средняя для всей Польши, вторая – для Кобринщины): лошадей 15,9-7,9, рогатый скот 38,1-28,3, свиней 23,6-14,0.

Поскольку цены на зерно и картофель были крайне низки, их сбыт вызывал затруднения. Поэтому в 30-х гг. все большее все дольше внимание стало уделяться свиноводству. Ежемесячно в городе проводились три животноводческие ярмарки, на которых варшавские купцы закупали по нескольку вагонов свиней. Более инициативные и состоятельные хозяева занимались разведением расовых коней. Они по высоким ценам закупались не только для польской кавалерии, приезжали также ремонтеры из Греции и Румынии.

Самыми распространенными сельхозмашинами были соломорезки, веялки и ручные молотилки, приобретаемые обычно вскладчину. Однако главным образом для посева служили извечные лукошки, для уборки – коса да серп, для молотьбы - деревянный цеп, в ходу были все еще «модные» жернова.

С середины 30-х гг. власти стали усиленно насаждать в деревнях т. наз. «комасацию», возрождать хуторскую систему. Если хутора были выгодны более состоятельной части крестьянства, которая с одобрением встречала это нововведение, то малоземельные массы, отдавая себе отчет в отрицательных последствиях комасации для бедняцких хозяйств, отчаянно протестовали и оказывали всяческое сопротивление. Помимо экономических соображений, хуторская система мыслилась правительством как надежное разобщение сельского коллектива, усиление собственнического индивидуализма с целью противодействия сплоченности в революционной борьбе, которая все более широко охватывала народные массы.

Следует отметить несомненно прогрессивное влияние массового «беженства» на последующее развитие нашей деревни. Побывавшие в различных уголках России даже самые отсталые полешуки переняли много полезного для себя. Это сказалось и в быту, в распространении новых сельскохозяйственных культур, на крестьянских приусадебных участках все чаще стали закладываться фруктовые сады, которые до того были привилегией помещичьих усадеб.

Несколько слов надо сказать о помещиках. В Кобринском уезде подавляющее большинство их были поляками, предки которых в отдаленном прошлом были награждены королями земельными наделами с крепостными крестьянами. Естественно, что извечный антагонизм между паном-эксплуататором и эксплуатируемым холопом продолжался. Повсеместный упадок помещичьего хозяйства после реформы 1861 г. полностью проявился также на Кобринщине. Особенно заметно стал прогрессировать упадок после Первой мировой войны. Хозяйства в подавляющем большинстве велись неумело, на низком агротехническом уровне. В то же время стремление жить красиво, на широкую «панскую» ногу, пускать пыль в глаза, вынуждало залезать в неоплатные долги, продавать за бесценок урожай на корню, на кабальных условиях сдавать в аренду сыроварни и проч. Отдавая себе отчет в шаткости положения, более дальновидные паны предпочитали распродавать земли, которые, однако, не могли приобретаться местными крестьянами: по установленному законодательству «польские земли» могли переходить только в польские руки. При содействии банковских кредитов правительство проводило целенаправленную политику всесторонней колонизации «Кресов» переселенцами из центральных воеводств, которых из года в год все больше селилось на Кобринщине.

К сказанному надо добавить, что уже в начале 20-х гг. лучшие земли были переданы участникам польско-советской войны, так называемым осадчикам, владения которых служили опорными пунктами для ополячивания местного населения. Вооруженным осадчикам предоставлялись всевозможные привилегии и льготные кредиты, что, естественно, вызывало лютую ненависть обездоленного коренного крестьянства.

Ничуть не лучше обстояло дело в промышленности и ремеслах, дававших средства к существованию 5,7 % населения. В городе имелось несколько десятков мелких промышленных предприятий полукустарного типа, общее количество рабочих мест не превышало 400. Более значительными были кирпичные и мукомольные предприятия. Попутно отмечу, что еще в 20-х гг. на окраине города исправно размахивали крыльями несколько ветряков. Ремесло было представлено двумя десятками наиболее ходовых профессий, однако постоянной занятостью никто не мог похвастаться. Мизерные заработки едва позволяли сводить концы с концами.

В торговле было занято 2,9 % кобринцев. В одиннадцатитысячном городе насчитывалось до 500 торговых точек разного калибра да столько же в повете. Правда, крупных торговцев было немного - подавляющее число приходилось на розничную и мелкую торговлю. Город кишел разного рода спекулянтами, перекупщиками, нещадно обиравшими крестьян. Кажущееся обилие товаров объяснялось крайне низкой покупательской способностью широких масс, вызванной хроническим экономическим кризисом. Между торгашами не прекращалась остервенелая конкуренция, все чаще отмечались случаи банкротства и самоубийств.

Для полноты картины «делового мира» нужно добавить, что в Кобрине имелось несколько страховых обществ, мелких частных банков и ссудных касс. Во второй половине 30-х г.г. появился десяток автомобилей, в том числе курсировали три междугородных автобуса на 15-20 мест. Показательно, что во избежание причинения ущерба государственным железным дорогам оплата проезда в частновладельческих автобусах была выше, чем на поезде. Пассажирский транспорт в городе был представлен наемными пролетками, т. наз. извозчиками. Междугородная доставка товаров на небольшие расстояния осуществлялась балагурами, т.е. тяжелыми крытыми повозками, которые медленно тянула пара лошадей.

Весьма характерные данные приведены в упомянутом издании о состоянии здравоохранения. Один врач приходился на 8782 (!) жителя или же на 277 кв.км. А одна койка в платной больнице (3-5 зл. в сутки) обслуживала 2283 человека (для сравнения: в восточных воеводствах 1 койка на 1211, тогда как средняя цифра по стране – 477). Смертность на десять тысяч населения составляла 134, в том числе 33 процента младенцев. Наиболее распространенными болезнями были колтун, малярия, туберкулез и венерические заболевания. Поскольку полтора десятка практикующих врачей проживали только в городе, куда добраться издалека на лошадке было непросто, да и визит к врачу обходился недешево, огромное количество сельского населения предпочитали пользоваться советами знахарей и «бабок». Лишь тогда, когда состояние здоровья ухудшалось или требовалось хирургическое вмешательство, больные обращались к врачам, которым зачастую ничего не оставалось, как констатировать безнадежность состояния.

Санитарное состояние не только деревни, но и города оставляло желать лучшего. В городе имелась одна небольшая общественная баня, работавшая от случая к случаю. Что касается уезда, то бани были в Антополе и Дивине. Единственный артезианский колодец находился на городской базарной площади. Вообще же, в центральной части Кобрина было крайне мало даже шахтных колодцев. Водоснабжением жителей здесь занимались водовозы, развозившие речную воду и взимавшие за одно ведро 10 грошей. Это не способствовало процветанию личной гигиены. Удивляет тот факт, что санитарные службы закрывали глаза на зеленый мох, которым были разукрашены деревянные бочки, непрерывно тарахтевшие по булыжной мостовой…

В 1921 г. в доме бывшей русской женской прогимназии по ул. Суворова (ныне снесенный, ранее занимал райисполком) была открыта польская восьмиклассная гимназия. Это было первое у нас среднее учебное заведение и единственное в ту пору в уезде с населением 115 тысяч. Плата за обучение была непомерно высока для людей со скромным достатком, поэтому количество учащихся не превышало 350-400 человек. Помимо гимназии в городе была одна семилетка и так называемая учительская препаранда, подготовительная двухклассная школа для поступления в учительскую семинарию. Имелись религиозные еврейские школы. В середине 30-х г.г. открылось коммерческое и ремесленное училище с небольшим контингентом учащихся.

Поскольку значительное количество горожан оставалось неграмотным и печатное слово, в том числе распоряжения властей, до них не доходили, была восстановлена должность средневекового глашатая, который ходил по периферийным улицам и выкрикивал на разных местных языках сообщения об административных постановлениях, а заодно о том, что в какой-то день будет работать баня или же продаваться мясо по дешевке.

Несравненно хуже обстояло школьное дело на селе. Снова привожу официальные данные Кобринского сеймика. В уезде числилось 104 школы с 12 658 учащимися. На 10 тысяч населения приходилось 8,6 школы, а одна школа обслуживала 36 кв. км территории. Из общего количества школ с 1-3 годами обучения было 89%. Не приходится удивляться, что при таком «образовании» был весьма значительный процент неграмотности, на что указывала статистика. Площадь 139 классных комнат составляла от 20 до 50 кв.м и лишь 44 располагали свыше 50 кв.м. В теории начальное образование было обязательным. В действительности же, несмотря на денежные штрафы, масса детворы вынуждена была покидать учебу задолго до конца учебного года, ибо приходилось пасти скот или ухаживать за малышами, когда родители работали в поле.

А в каких условиях нередко приходилось работать на ниве народного просвещения! Об этом свидетельствует отчаянное письменное обращение одной из учительниц, которое уместно процитировать: «В 1926 г. инспектор поручил мне учить детей утром перед выгоном скота на пастбище, а затем распорядился учить все предметы в соседней деревне, где не было учителя. Здоровье у меня слабое, а приходится работать за двоих, недосыпать, так как я должна вставать в полтретьего, чтобы начать занятия в деревне за 1,5 км, а после этого идти в свою деревню на уроки. По настоянию инспектора я подписала, что отказываюсь от претензии на компенсацию за дополнительную работу. Работа моя проходила в таких условиях, как и у многих иных учителей полесской деревни. Классы находились в тесных и грязных хатах. Дети сидели на земле или на чурбанах, так как скамеек не было. Поскольку отсутствовала школьная доска, писали на дверях, дети писали в тетрадях, ложась на пол. В некоторых школьных помещениях, зимой совершенно не проветренных, ночевала целая хозяйская семья от 6 до 8 душ. Не являлось сюрпризом, если во время урока из-под печи с громким кудахтаньем выскакивала курица»…

В уезде имелись две сельскохозяйственные школы – женская в Плянте, мужская в Тороканях. Срок обучения – 11 месяцев, общее количество учащихся колебалось от 48 до 62, т.е. массовыми их не назовешь. Вряд ли следует говорить, что во всех школах преподавание велось на чуждом местному населению польском языке.

Книг издавалось немного, малыми тиражами, да и спрос на них вследствие дороговизны был невелик. Дорогими были также и школьные учебники. Личные библиотеки встречались редко. Малодоступными были читающей публике газеты и журналы, опять-таки благодаря непомерно высоким ценам. Периодическую литературу можно было купить в единственном убогом ларьке. Поскольку цена одной газеты равнялась стоимости нескольких яиц, изобретательные читатели брали газету напрокат за 5 грошей и по прочтении возвращали киоскеру, который ничего не терял на подобной операции. Это явление получило столь широкое распространение и наносило издательствам весьма значительный ущерб, так что последние в свою очередь предприняли контрмеры, и газеты стали прошиваться специальными пистонами, предотвращавшими развертывание без нарушения целостности листов.

Между тем тяга к знаниям среди прогрессивной молодежи была неудержима. Чтобы заработать средства на приобретение желаемой литературы, молодежь устраивала воскресники (в то время это читалось предосудительным занятием) для сбора камней на полях, которые продавались затем дорожному ведомству. Драгоценные книжки читались обычно коллективно. По вечерам в более просторной хате собирались десятки жаждущих просветиться. За неимением мест на лавках некоторые были вынуждены усаживаться на разостланных кожухах просто на полу. Тускло горящая от спертого воздуха керосиновая лампа освещала картину, достойную кисти передвижников!

Согласно официальным данным, в Кобрине было пять платных общественных библиотек: 1.) польской школьной малицы с 1370 книгами и брошюрами и 308 читателями; 2.) помещичьего клуба «Возрождение» соответственно 940 и 35; 3.) полицейской комендатуры – 763 и 156; 4.) русского благотворительного общества – 750 и 50; 5.) еврейского общества Бреннера – 140 и 175. Естественно, литература этих библиотек не могла удовлетворить всех читателей. Делались попытки организовать самодеятельные библиотеки, что приходилось не по вкусу власть имущим.

Так, при городском объединении работников профсоюзов возникла библиотека, составленная из пожертвованной литературы, весь книжный фонд которой размещался в одном небольшом шкафу. Лишь в этой библиотеке можно было встретить некоторые произведения классиков марксизма-ленинизма. С целью отбить охоту пользоваться нежелательной литературой на эту библиотеку периодически проводились налеты полиции, которая составляла списки активистов и произвольно конфисковывала даже легальные книги.

До 1932 г. в ряде деревень, преимущественно на севере и западе уезда, существовали отделения общества «Просвита», имевшие свои небольшие библиотеки. Действующие при них драматические кружки изредка ставили любительские спектакли.
Сказанное следует дополнить упоминанием о двух городских кинотеатрах Эбрами и Фрейдкиса, обслуживаемых семьями владельцев. Вследствие слабой посещаемости из-за дороговизны билетов сеансы давались в определенные дни, причем использовались главным образом американские фильмы ввиду крайне ограниченного выпуска польских фильмов. Само собой разумеется, никаких кинопередвижек для сельской местности не было.

В виде редкого исключения на экранах появлялись советские фильмы. Когда демонстрировались пользующиеся огромным успехом «Веселые ребята», на сеансы организованно, гурьбой прибывала сельская молодежь, нередко прошагавшая более десятка километров. Для некоторых из них это удовольствие заканчивалось плачевным сюрпризом: при выходе из кинотеатра поклонники большевистского киноискусства испытывали удары полицейской «гумы». И в заключение отмечу, что существовали легальные «народные дома» в Плянте, Городце и Жабинке, располагавшие площадью не более 100 кв.м. каждый.

А.Мартынов

Мартынов, А. Потерянное двадцатилетие : история / А. Мартынов // Кобрин-информ. – 2009. – 15 октября, 10 декабря. – С. 6.

Навигация



Наши партнеры

Виртуальное путешествие по всему городу Кобрину